Муся-толстуся

Уютная Муся-толстуся в простонародной полосатой униформе, на редкость тяжелая, словно у нее внутри кирпич. Лапки же, изящные и продолговатые, как ножки в пуантах. Почтила меня выбором, развалилась у меня на коленях широким пузиком вверх. Я польщена. Она снисходительно щурится, напевает свое и напрягает меня держать чашку с горячим чаем: вот-вот пошутит и поддаст ногой.
Сижу за семейным столом Анатолия и Галины. Муся загадочными кошачьими флюидами направляет разговор на себя, и Толик (он же Лёлик) признается, что обязан Мусе очень многим. «Он спас Мусю», - с куском торта во рту невнятно пояснила Галина. А Муся одарила хозяина теплым взглядом. Но Анатолий протестует: «Не-е… это она меня спасла. От душащей жабы. Вот просто взяла и вылечила». «У медицины есть такая болезнь?» - засомневались мы с Галей. «Жадность-то? Скопидомство? А то нет! Распространеннее насморка». Мы с Галей невольно переглянулись, зная некорыстность и безотказность этого крупного, сильного человека, его симпатичную манеру ловко уклоняться от любой благодарности. Ладно, я, просто знакомая, но и родная жена Галя не знает за Лёликом никакой такой жабы. Сыновья в отца. Мало сказать, что они спокойны к благам материального порядка. Надо удивляться, как они еще не вынесли весь дом друзьям в детский сад и во двор.
Толик легко и грустно усмехнулся жене. Смешно: как принц, который был лягушонком, но любимая, слава Богу, увидела его уже расколдованным.
Неприятно говорить о себе неприятное. «И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю». Но без этого не очистить душевное пространство. А людям может пригодиться чужой опыт болезни и выздоровления.
***
Анатолий родился в барачном «пьяном поселке» на углу Репина-Заводская, за мостом через Металлургов. Этот архитектурный ансамбль пленного немецкого творчества, без сомненья, последняя поганка от Гитлера: там не прекращалась позиционная соседская война, на фасадах дранки было больше, чем штукатурки, и с самой перестройки чернело «Нет трущобам!», только через «ё».
Толик рос обычным пацаном, разве что выглядел опрятнее среднего ребенка. Глядя на него, и не подумаешь, что в этих двухэтажных домиках до самого сноса в 2016 году из удобств было только электричество. Лёлик, единственный из всех обитателей, уважал домовитость и изящество. Тянулся к противоположному, чем дощатые полы в бычках и ведра в роли ночных горшков. Мальчик молча терпел жуткий быт и в меру своего возраста его облагораживал: прибирал комнату, маскировал стенные трещины плакатами в тон занавесок, разводил цветы. Между тем на развалинах советской жизни тучнел капитализм. Из телека сочился дурманящий яд роскошного существования в изысканных интерьерах. Толик вырос, отслужил и работал на ВИЗе. Жил с родителями в той же оскорбительной затхлости неухоженного тесного жилья. Но не единым взглядом не выдал старикам своих эстетских страданий. И пришел день, когда, может, в награду за терпение и кротость, а может, наоборот, в искушение, с Анатолием случилось невероятное. Одинокая и дальняя родственница, умирая, почему-то вспомнила серьезного аккуратного мальчика, этакого маленького лорда Фаунтлероя с визовской окраины и, как говорится, упомянула его в своем завещании. Ошалелый фабричный парнишка стал собственником Настоящей Двухкомнатной Квартиры. Что это произведение застоя есть низкая бетонная коробка с перегородками - не имело никакого значения. Ни когда Толик стоял в абсолютно пустой комнате на совершенно чистом полу, а потом, не снеся очарованья, на том же полу лежал и кричал: «Тетенька Клавочка! Спасибо!!!» так, что глухая старушка, наверняка, слышала на том свете. Ни, тем более, когда он, словно одержимый, предался обустройству своей молодой жизни на этих 46 квадратных метрах.
Толик с завода перешел в торговлю, торчал в Интернете, закупал прессу по дизайну, все выходные бродил в мебельных салонах и строительных рынках. Статья в одном из глянцев называлась «Роман с интерьером». Именно такой роман бурно переживал Лёлик. Самой радостной радостью была выгодная покупка какого-либо предмета для дома. Самым горьким горем - неудача в этом деле. Он мечтал, упивался, воплощал, рушил и возводил, и постепенно в отдельно взятой квартире создавался оазис высокой культуры быта. Как ждет любовник молодой минуты тайного свиданья, так Анатолий ждал минуты упованья, когда после работы подходил к своей двери, замедляя шаг, растягивая миг неизбежного блаженства. Вот поворот обшарпанной лестницы и на площадке ждет его красавица сейф-дверь. Среди других дверей она как лилия среди колючек. Лёлик любуется ею издалека, потом вблизи. Открывает, торжественно входит, вдыхает ароматный сумрак, нажимает клавишу выключателя, и плавно расцветают локальные лампочки, и в волшебном ракурсе освещают дизайнерский коврик у двери, в одном котором больше смысла, чем в жизни всех соседей вместе взятых. Чистота, респектабельность, и все по деньгам простого продавца-консультанта, все благодаря поискам, творческим мукам, рукастости, головастости, утонченности вкуса. И волшебный вечер романа с квартирой. Иногда Лёлик и квартира играли: будто они друг другу незнакомы. Он заходит и осматривает на все как со стороны, а квартира кокетливо открывает ему свои тайны.
Родители не удержались порадоваться сыновнему счастью. Взволнованные и с дурацкими подарками они просунулись в проем свежеустановленной шведской сейф-двери и благоговейно - дальше. Папашка не преминул прожечь чинариком канадский ламинат. Мать вслух мечтала, как кадушка с вонюче-квашенной капустой утвердится на этом вот балконе. Толик насупился, и первый визит родителей стал последним.
Друзья одно время заходили, но нарушали гармонию и перестали приглашаться.
Каждую трудовую копейку Лёлик нес дорогой квартире, каждую свободную минуту - ей. Отец тревожился, как от любой избыточности. Родня утешала: «Зато не пьет!». В семье близились очередные именины. Толик искал предлог избежать приглашения, и, как следствие, убытков. Простодушная мать сказала: «Приходи без подарка». Толик вспыхнул, как уличенный в постыдном недуге. Любовь и мужество позволяли необразованной матери не закрывать глаза на страсть сына и дать ей правильную оценку, но помочь ему она не умела.
Постепенно повывелись всякие разовые подружки. Не монтировались с обстановкой, угрожали порядку и даже целостности. Одна в ванной уронила фарфоровое кашпо. Вот тебе и скол на раковине! «Совсем крошечный»?!!
Квартира и Толик залечили раны, восполнили потери и уединились окончательно.
И жили бы они, добра наживали, но весной случилась в подъезде смена вертикальных труб. Спеша восстановить нарушенное совершенство и не дожидаясь, когда в квартире над ним заделают большую дыру в полу вокруг труб, Толик первым из жильцов навел порядок в своем санузле. Воздвиг новый короб, укрывший безобразную фановую трубу и иже с ней, оклеил кафелем. И вот уже любовно стирал тряпочкой со спецсоставом излишки затирки, как вдруг явственно услышал в коробе шуршание сверху и писк. «Мышь с чердака провалилась!» - с негодованием решил Лелик. Пока прикидывал размеры неприятности, чтоб расстроиться симметрично, различил в писке мяуканье маленького котенка. Не смог определить, что хуже, очень расстроился. Восстанавливая нервы, ушел в Доме спорта. Домой вернулся вечером. Назойливый плач котенка воспринимал как неизбежное зло, как грохот сантехников по соседским стоякам.
Толик понимал, что ситуация быстро разрешиться не может. Он сам поторопился заделать в полу пробоину, поэтому котенок и не провалился ниже, а застрял именно у Толика. Оставалось терпеть. Трупной вони Толик не опасался: короб хоть и тонкий, но заделан герметично. Если соседи - неряхи с дырами, то пусть нюхают.
Котенок временами замолкал, потом опять начинал жалобно ныть. У кошек, вроде, девять жизней. И все мешал вопрос: чьи это шуточки?
Спросил у старожила - соседа по площадке, худого мужика с запорожскими усами. Тот отреагировал странно. Отвел глаза, шевельнул челюстями. Скупо, с паузами объяснил. Старуха Лилия с пятого этажа несколько лет топила приплод своей кошки. В последнее время, оставив хлопотный гуманизм, просто бросала малышей в унитаз, спускала воду, и по несколько дней их крики в фановой трубе надрывали соседям нервы. Мужики изводились, дети и женщины плакали. Не видя способа помочь котятам, многие просто включали проточную воду, чтоб хотя бы сократить их муки.
С бабкой беседовали, но если человек всю жизнь упивался пакостить ближним, то что он него ждать в старости? Не бить же ее. А в этот раз акела дряхлая, видимо, промахнулась: попала котенком не в унитаз и в свежую дыру между трубами. А может, это ее креатив. «Так или иначе - надо вынимать», - заключил сосед. Толик пожал плечами: он-то тут причем? Не портить же ремонт из-за какого-то животного! И потянулся вечер раздражения: когда же это кончится? Где бы точно узнать, сколько детеныши млекопитающих могут прожить без еды и воды?
***
Детский плач в коробе становился все горше, все тише, отрывистее. Но Толик слышал в нем только назойливый шум, а не мольбы одинокого малыша о спасении.
Раздраженный пошел на кухню, распахнул холодильник, в его зеркальном нутре нашел свое мужественное отражение и секунду любовался им. В изящный хрустальный стаканчик плеснул виски с содовой. Поднес к губам и вдруг вспомнил какой-то боевик. Два садиста долго убивали девушку. Уставали, уходили посмотреть телевизор, попить виски с содовой. Возвращались, убеждались, что девушка еще жива, наносили ей очередные удары. Видно было, что устали, что сами досадовали на ее живучесть. Один был с толиковым мужественным профилем и также потрясающе смешивал виски с содовой. Толик тихо взвыл и бросился в ванную, припал ухом к прохладе кафеля. Котенок еще тихо плакал и копошился.
Анатолий бросился на лестничную площадку к сваленному в угол инструменту сантехников. Он словно раздвоился. Один выхватывал из кучи кувалду и ломик, другой требовал не валять дурака и пожалеть свое имущество. Тот первый вбежал в ванную, размахнулся и вдарил кувалдой в торец короба, быстрее, пока не пожалел. Со скрежетом и хрустом посыпался кафель. Ломиком разворотил конструкцию. На полу в углу увидел серую шкурку с треть ладони величиной, в пыли, в крошках. Вся поза слепого детеныша - измученность и страх. Анатолий бережно достал котенка, рванул на себе рубаху, аж пуговицы посыпались и обернул зверька ее фланелевым краем.
Пропорции сморщенного личика, зажмуренность глаз, поднятые к подбородку дрожащие кулачки, беззащитность и ритмичный плач поразили Толика: сквозь облик котенка он ясно различал черты человеческого младенца. Схожесть была ошеломительной и разом убедила Толика в святости жизни.
Как похож был этот запорошенный строительной пылью котенок на новорожденного мальчика, найденного Юлькой у выгребной ямы! Далекой апрельской ночью девочка-соседка и одноклассница пинала дверь и требовала от Толика быстрей открывать. Ее руки были заняты странной и скользкой, как показалось мальчику, куклой. Юлька ворвалась в комнату, бросилась с ребенком на раскрытую постель и принялась растирать его краем одеяла. Крикнула Толику греть воду, искать чистые полотенца. Дула в ноздри сморщенного носика, гладила заледеневший вихор на его голове, беспомощной даже своим цветом, какой-то неживой голубизной, горячим потоком текли ее ласковые слова: вроде по-русски, а не разбери, что. Толик спросонья не понимал, но делал, что приказывала Юля. А девочкой руководил материнский инстинкт, внезапно созревший, от стресса, наверное. Младенец молчал, раскинув игрушечные ручки. Толик мог смотреть только на его верхнюю часть; ниже было что-то кровяное страшное. Вдруг личико ребенка дрогнуло, по нему прошла почти незаметная короткая рябь. Толик принял ее за собственное головокружение. Потом расценил как предсмертную судорогу, и огромная жалость сдавила его. Одновременно он почувствовал, что Юлька сейчас закричит, сойдет с ума от горя, будто это дитя ее, пятиклассницы, собственное. Жалость к ним была такой, что все бы отдал за этих двоих, себя бы отдал. Вдруг Юлька, словно ей подсказали, решительно перевернула младенца животиком на свою левую руку, а правой шлепнула, и повисший малец пискнул. Толика шатало, он боялся сглазить удачу. Но писк повторился и перешел в тихий плач. По Юлькиным щекам текли проливные слезы, а руки быстро закутывали ребенка в толстое махровое полотенце. Она села на кровать и, укачивая свою находку, быстрым шепотом рассказала Толику, как было дело.
Сегодня аванс, отсюда боевая задача: вынуть из карманов пьяного отца то, что он него осталось. Отец долго шатался и вякал, наконец, упал за ширму и захрапел. Юля поднялась, привычно взглянула в окно и почему-то вздрогнула, увидев молодую соседку Любку Кабаргу на дорожке от дворового сортира, белеющего в сырой ночи. Любка была ужасна не сама по себе, а чем-то ее невидимо сопровождающим. Не известно, кем направляемая, Юля, едва накинув халат и сунув ноги в ближайшие туфли, прокралась к сортиру. С ребенком на руках она бросилась, куда было ближе - к Толику.
Дети сидели, сомкнув плечи, касаясь друг друга лбами и насмотреться не могли на кряхтящего спасеныша. Толику вдруг захотелось обнять Юльку и так сидеть всю ночь, прикрывая ее и дитя. Он неизвестно как понял, что в далеком будущем примерно так и будет, и это будет очень правильно и хорошо.
Взрослые довольно скоро разрушили картину «святое семейство». Явились на шум. Забегали, закудахтали, забрали ребенка, задергали Юльку вопросами, тут милиция и все такое. И вот стоит перед глазами эта далекая картина.
Милиция прибыла оперативнее «скорой». На безопасном расстоянии от нее маячили разбуженные аборигены «пьяного поселка». Хотя не они родили и бросили, но рефлекс силен и, как говорится, береженого Бог бережет. Милицейская девушка, старательно оттопырив левый локоть, не сводя с личика ребенка заботливого взгляда, бережно несла махровый сверток в воронок. Вдруг Юлька взвыла и бросилась наперерез. Милиционер едва успел поймать ее за плечи. Юлька рыдала и билась в его руках, умолял отдать ей мальчика, чтоб был ее братиком. Просила: «Толик, докажи! Я нашла, он мой!». Толпа безмолвствовала. Невдалеке пузо килем стояла Кабарга, пялилась на сортир. Воронок уехал, соседи разошлись. Лелик свалился в кровать почти без сознания, а проснулся, словно постаревшим лет на десять.
…В дверях ванной Анатолий наткнулся на усатого соседа.
«Бог в помощь! - пожелал тот, - ветеринарка недалеко. Пошли!».
Случилось чудо. И мужики добежали. И в лечебнице дежурил редкий Айболит. И практиканты прониклись. И котенок - будущая Муся-толстуся - оказался крепким. Толик каждый день навещал ее в стационаре, любовался сонной мордочкой, радовался успехами пепетошного кормления, наслаждался наивным и спокойным взором в срок раскрывшихся глаз, упивался первыми смешными играми. Новорожденный ребенок, щенок ли, котенок - всё дитя. Одинаково сосут, смотрят, даже чихают, помогая себе ручками. И у человека, и у зверя одна жизнь, каждому тяжко рождаться и страшно умирать.
Через две недели, после обмена благодарностей на ветеринарные инструкции, Анатолий нес котенка домой. Муся доверчиво дремала в колыбели - женской песцовой шапке, вывернутой мехом внутрь - подарке жены усатого соседа. Ни полиции тебе, ни дома малютки. «Ты будешь моя сестренка», - мысленно обратился Анатолий к спящей кошечке.
Наутро памятной ночи сосед с висячими усами понажимал на дверной звонок, шагнул в прихожую и тут же, не внимая воплям старухи, вышел с кошкой в руках. Сносил Мусину мать в ветеринарку на Красноуральской, и стерилизованная кошка стала заводчанкой, любимицей цеха. Конечно, его жена, под впечатлением Лёликова поступка, слишком громкого, чтобы остаться незамеченным, просила кошку себе. Но муж покурил-подумал и заключил: «С Лильки вони не обересся». Жена вынуждена была согласиться. Будет требовать свою кошку обратно, задолбит визитами. Лучше так: была кошка и нету. Поди докажи.
***
Роман с квартирой оборвался, как и не был. Словно Толик однажды новыми глазами взглянул на обожаемую женщину и вместо богини увидел просто бабу. Все быстро встало на свои места: деньги - пыль, понты - в помойку, быт - это быт и не более. Анатолий стряхнул наваждение. Папаша, почувствовав выздоровление сына, первым просочился к нему попялиться в плазму, понежится в ванне. За ним мать с постирушками. Но не злоупотребляли.
Жизнь приобрела новый большой смысл. Может, синергия живых существ, может - репетиция отцовства. Анатолий сменил работу (тошнило от торговой ушлости), каждое утро просыпался, как в детстве перед праздником. Нынешний праздник смотрел на него чистыми круглыми глазами, неуклюже торопился поздравить с пробуждением. Толик впервые ощущал свою единственность и незаменимость, блаженство заботиться о дите. Преподнося Муси очередную новую игрушку, может, радовался большее нее. Муся отвечала ему искренней любовью, какую можно видеть разве что у маленьких детей. Она росла, развивалась, искала постоянного одобрения человека, как ребенок - родительского. Вот Муся преодолела страх и удачно прыгнула с подоконника на диван, вот с трудом, но самостоятельно забралась на стул, и всегда ищет глазками Толика: смотри, как могу! Гордится собой, дарит человеку свои успехи, не сомневается, что для него это лучший подарок.
В доме вместо дешевого подражательства респект-квартире поселились чистота и нежность, то, о чем без детей и зверей тоскует нормальная взрослая душа.
К майским вернулись друзья, привели новых, среди них - Галю.
«Он меня пригласил к себе, сказал, что живет с сестренкой, - засмеялась Галя. - Я видела, как Толя ее любит, и очень хотелось с ней подружиться. Постеснялась спросить ее возраст, измучилась, что подарить? Куклу, косметику? Собралась в гости, вышла к нему со здоровой коробкой навороченных конфет, для сестренки. Толик, свинина такая, бровью не повел. Приходим сюда, с сестрой знакомимся», - Галя нежно пожала Мусинькину пуанту. Муся кивнула глазами, мол, помню, как же, только не смешно - ваши дурацкие конфеты.

****
Такси сообщило о прибытии, и супруги пошли меня провожать. На площадке задумчиво курил вислоусый сосед. Из квартиры верхнего этажа доносился приглушенный стенами душераздирающий, иначе не скажешь, вой: у меня от него сразу заболело в висках и сердце. Я вопросительно уставилась на своих друзей. Сосед случайно перехватил мой взгляд и пояснил сам: «Вот и котята кричали. Тетя Лиля повадилась бросать их в унитаз и спускала воду. Хоть все просили ее не страдать фигней. Теперь у нее рак. Орет уже полгода. Ее очередь орать». И меланхолично пустил дым к потолку.
Толик шел с отстраненным лицом: он уже не радовался возмездию, но и жалеть старуху еще не мог. Он был в процессе: от справедливости к милосердию.

28.01.2017
Степанова С. - волонтер Фонда