Айта

Кому за сорок, помнят финансовый коллапс 1991 г., когда многие семьи буквально не знали, чем накормить детей, а не то, что домашних животных. В то странное лето мы познакомились с приятной многодетной семьей, и в ближайший выходной с 6-летней дочкой прибыли к ним в гости. Я едва успела передать хозяйке торт, фрукты и печения из кооперативной кондитерской, как три девочки увлекли нас в свою детскую показывать поделки и рисунки. Людмила с пакетами ушла готовить чай. Слушая детей, наслаждаясь их развитостью и открытостью, я нечаянно услышала из кухни какие-то странные вздохи, а за ними негромкий уговаривающий голос Люды: «Знаю, ты хочешь, но не могу тебе дать. Это не наше. Нам принесли для детей. Я не знаю, как эти люди отнесутся. Вдруг обидятся, скажут: чего это они дорогое печенье собакам выбрасывают. Да не вздыхай ты, подожди, может, крошки останутся. Я тебе отдам после гостей». Так как речь вроде бы шла о нас, я сочла уместным полюбопытствовать. В кухне возле хозяйки сидела огромная московская сторожевая, печально глядела на полный стол и пускала слюну. Людмила немного смешалась, но, будучи человеком прямым, откровенно сказала, что Туся (по паспорту Айта) печенье любит, но не ест, так как купить не на что. Я торопливо заверила ее, что буду счастлива видеть собаку за общим столом. Туся бросила недовольный взгляд на чайник, что стоял на плите и не спешил закипать, тяжело переступила лапами и выразительно вздохнула. Ей не терпелось. Прибежали девочки, стали просить дать собаке печенье прямо сейчас. Людмила, подавленная гайдарами и шоковыми терапиями, медлила и явно смущалась нас. Наконец решилась: «Ладно! Но пусть Туся нам за это скажет «мама»». Ее дочери запрыгали и закричали, что их собака умеет говорить. Людмила выбрала в блюдце ломаные печенюшки, поднесла к собачей морде и попросила изумить гостей. Туся потянула носом, скосила на блюдце жадные глаза, сосредоточилась, глубоко, как перед стартом, вздохнула, покряхтела, подергала челюстями, потарахтела горлом, несколько раз ритмично выдохнула что-то вроде «кха, ва», подняла морду, напрягла язык и вдруг четко сказала по слогам: «Ма-Ма! Ма-Ма!». Никогда я ничего подобного не слышала.
Потом мы пили в гостиной чай. Туся угощалась тут же всем и у всех. Потом девочки убежали в детскую, а мы с хозяйкой разговорились о том-сем. Вдруг Людмила взглянула на часы, извинилась и вышла в коридор, позвала собаку: «Айтуся, пора». Старшая Катя, привыкшая к этим регулярным действиям, без напоминания пришла помогать. На собаку надели какую-то сложную шлейку, и Люда отправилась с ней на улицу, а дочь - готовить таз и полотенце мыть лапы. Катя рассказала, что Туся очень старая, ей надо несколько раз в день выходить на газон, а ноги слабые. Вот папа и сделал ей шлейку. Сам он хорошо поддерживает собаку, и Тусе удобно с ним ходить. А у мамы таких сил нет, но уж как получится, все собаке легче. И уколы-то у Айты, и все она терпит. Вернулась запыхавшаяся Людмила, на лице которой ни тени раздражения от лишних хлопот. Бережно обмывая прогнутые лапы с распластанными плюснами, она с наслаждением рассказывала, как Туся достала маленькому собачонку мячик, который тот загнал в глубокую лужу, хныкал и бегал вокруг, не решаясь пуститься вплавь. Все три ее дочери плюс моя внимательно слушали и ласково гладили Айту.
Туся шумно похлебала воды из миски на самодельной подставке, высотой как раз для удобного наклона головы, и пошла отдыхать на свою циновку в гостиной, а мы за ней. Стены собачьего угла плотно увешаны медалями, фотографиями, свидетельствами, грамотами: выставки, спасение утопающих, ловля преступников и т.д. Очуметь. Среди всего этого Туся лежала, как олицетворение длинной и достойной жизни. Выпустив язык, она тяжело дышала после прогулки, улыбалась, слушала с удовольствием, как Людмила подробно рассказывает, какая медаль или грамота за что. Но вдруг хозяйка прервала себя и сказала: «Но самый удивительный подвиг - другой. За него ей медаль не навесили. Вот ты, наверное, удивляешься. Трое детей, меня сократили, а тут прожорливая старая собака, лечение дорогущее. Все Тусины ровесники по клубу или померли, или усыплены. Меня там за сентиментальную идиотку держат, но, я знаю, ты поймешь». И Людмила рассказала удивительную историю.
В 1982 г. под самый женский день Люде позвонили из садика, что 6-летняя Катя недомогает, видимо, ОРЗ. Садиковая медичка посоветовала 9-го посетить поликлинику, а пока пополоскать горло. Люда приготовилась заниматься дочерью. Но - 8 Марта! Вечером в заводском ДК концерт, награды, фуршет и танцы. На заводе, где много женщин, эту дату праздновали широко. Бабоньки тщательно готовили и себя, и мужей, которых предстояло раз в году показать подругам. И председатель профкома Валериан Зиновьевич уже звонил, просил, не смотря ни на что, прийти хоть на торжественное вручение какой-то грамоты. Людмила начала колебаться. Катя, закутанная в пуховое одеяло, сидела в широкой родительской кровати, смотрела мультики и сама уговаривала мать пойти попраздновать. Людмила начесалась и накрасилась, примерила новое мерцающее платье-макси все в пайетках - подруга привезла из Баку эту еще невиданную в Свердловске турецкую контрабанду. Влезла в туфли, прошлась, но смотрела не в зеркало, а на ребенка. Дочка выглядела как обычно при ОРЗ, и никаких там предчувствий у Люды не было. Она просто знала - надо быть дома, поэтому объявила Кате, что это и будет праздник: мать при всем параде будет читать ей сказки. Но начали трезвонить подруги, начальство, уговаривать муж, и сама Катя приготовилась плакать, что такую красивую маму не увидит весь завод. Умом Люда понимала, что оставить на вечер ребенка с таким обычным недомоганием можно, а сердце сопротивлялось. Ладно, она уступила разуму, туда и обратно, час-два, ну три, не больше. Дочь повеселела: «Идите, я полежу, вас подожду. Принесите из буфера шоколадку!». «Туся! - шутливо крикнул Иван из прихожей, - остаешься за старшую!». Туся встала с подстилки, направилась в спальню и села возле Кати.
Людмила шла в ДК, сидела в зале возле Ивана, таращилась на сияющую сцену, хлопала, как и все, но только телом была там, а душой необъяснимо металась и трепетала. Тревога нарастала и вдруг так толкнула в сердце, что Людмила торопливо встала. Шепнула Ивану: «Позвоню домой», и быстро побежала в гардероб к телефону. Длинные и бесконечно долгие гудки. Пустые, не страшные. Люда нажала рычажок. «Спит, спит, спит, спит», - уговаривала себя и не могла уговорить.
Над ней грохотал отдаленный концерт, вокруг летали ветры праздника: духи, буфетные закуски, табачный дым вместе с сырой весной.
Мимо гардероба на подламывающихся каблуках отважно ковыляла спаянная объятием пара подружек - Нюся и Люся. Глаза блестят, щеки горят, из накрашенных ртов недвусмысленно пышет алкоголем. Сбежали с торжественной части и посетили по ненадлежащим, но приятным надобностям дамскую комнату - вот и весело им. Подруги радостно замахали Люде, но почему-то именно при виде их она похолодела так, что едва не упала. Бегом вернулась к телефону и снова набрала номер. Пара гудков и щелчок, тишина. «Катя! Катя!» - громко звала мать. Молчание. Но вдруг в трубке завыла собака. «Туся! Ты? Что?!», - закричала Людмила. Айта требовательно гавкнула и снова залилась тревожным воем. Людмила бросилась к дверям на ходу крикнув ошалелым подружкам, что бежит к ребенку, чтоб передали Ивану.
Темнота, огни, хрустящие сугробы, холод, лед, наст, камни, скользкая грязь - Люда летела три длинных квартала и из арки двора увидела у свого подъезда машины «скорой», милиции, а между ними кучу зевак. Над всем этим с лоджии разносился рвущий нервы тусин вой. Пока Людмила продиралась сквозь толпу, соседи вразнобой рассказали ей, что на собачий лай они вызвали все, что можно, милиция собралась двери ломать, Туся зря не издаст и звука, что-то значит случилось. Иван нагнал жену уже в подъезде. На площадке переговаривались врачи и милиционеры. У дверей Людмила, взглянув на свои пусты руки, поняла, что ключей у нее нет. Иван махнул рукой, чтоб расступились, разбежался от противоположной двери и вышиб свою. Туся радостно бросилась к хозяевам, а те - к ребенку. Катя была без сознания, шумно дышала, судорожно дергала ножками. Люда увидела, будто шея у ребенка отекла и отчего-то кровил нос. Медики быстро оттеснили ее, скомандовали освободить помещение от лишних, включить нижний свет. «Дифтерит по району», - кратко пояснила врач. Людмила столбом стояла в полутемной комнате, не сводя с дочки глаз, как той вводят сыворотку, что-то делают с горлом, пока врач не распрямилась и не сказала с облегчением: «Можно в больницу». В дверь просунулась собачья голова. Пронзительно всмотрелась в медиков, тщательно обнюхала воздух вокруг Кати и удовлетворенная исчезла за дверью. Люда сразу успокоилась, набралась мужества и терпения. Она поверила не врачам, и не своему материнскому сердцу, а Тусе: главная беда позади, а с мелкими справимся.
Люда с готовностью шагнула собирать ребенка, но врач как-то пристально посмотрела на нее, а медсестра уже что-то бодяжила в стакане: «Сейчас вы выпьете успокоительное, умоетесь, оденетесь и поедете с нами». Медсестра напоила Людмилу из стакана, мягко повернула ее за плечи и вывела в коридор. Люда машинально пошла умываться. Сквозь закрытую дверь кухни пробивался свет и много тихих взволнованных голосов. Это коллеги плотно набились и переживали. Когда Иван побежал за Людой, друзья-подружки - за ним и друг за другом. Только последние в этой веренице кое-как одевались на ходу, первые же бежали так. Продрогли, но ставить чайник никто и не думал.
Людмила повернула к ванной и чуть не налетела на страшную женщину с ошалелыми глазами и большим кривым ртом. Нервы были так напряжены, что Люда ойкнула и отпрыгнула от зеркала. Затем включила бра и с каким-то отстраненным любопытством осмотрела себя. Сбитая прическа, потекшая тушь и смазанная на подбородок помада, пятнистые, исхлестанные мокрым ветром плечи, рваный, тяжелый от грязи подол платья совершенно ее не тронули. Немного позабавили тянущиеся по полу кроваво-грязные следы. Это Люда на бегу потеряла туфли, а наст нарезал на ленточки и ее чулки, и кожу на ступнях.
В коридоре у стены ритмично раскачивалась и пищала телефонная трубка. Туся столкнула ее с рычага: носом, лапой, зубами? Догадалась, умница, ведь столько раз видела, как разговаривают по телефону.
Почувствовав движение, из кухни в спальню быстро прошел Иван, а Людмила захотела к Тусе.
Айта лежала в углу темной гостиной на своей циновке, положив на лапы тяжелую голову. Выполнила долг и, обессилев, неподвижно ликовала. Но службу не оставляла, ведь полон дом чужих: вздрагивала ушами, бросала настороженные взгляды в освещенный коридор.
Людмила села перед ней и шепотом позвала: «Туся!». Та подняла брови и скосила на хозяйку нечеловечески умный и искренний взгляд. Люда глубоко вдохнула благодарностью и любовью. Ей захотелось выразить собаке всю свою признательность. Но погладить, снисходительно потрепать Айту рука не поднялась. Людмила, сама от себя не ожидая, с колен поклонилась собаке, припав лбом к полу возле собачьих лап, как, наверное, ее прабабки-крестьянки благодарно кланялись силам провиденья. «Туся, я у тебя навсегда в долгу. Я тебе обещаю: что бы ни случилось, мы никогда тебя не бросим. И не усыпим. Всегда будем лечить, в старости за тобой ухаживать, как за родной. Ну и так, по мелочи…». Пафосной речи у Людмилы не получилось, начался озноб, отходная, так сказать, реакция.
Умываясь и переодеваясь в ванной, она сквозь тихую радость слышала голоса и движение в своем доме множества таких хороших людей и каждому была благодарна. Но четче всего то, чего слышать не могла - выровнявшееся дыхание дочери, ее почти спокойный сердечный ритм.
В прихожей робко пикнул звонок. Иван распахнул едва держащуюся дверь, за ней - шубы, дубленки, пальто горой под потолок. Гора шагнула, застряла в дверном проеме, дала крен и обрушилась в прихожую. Поверх, не устояв на ногах, лег тщедушный председатель профкома Валериан Зиновьевич. Это он забрал из гардероба одежду всех бежавших и принес, как горянка, на голове. Под разряжающий смех коллег Иван легко поднял озябшего Валериана Зиновьевича, поставил на ноги и увел пить чай.
…Людмила уехала с Катей в детскую инфекционку, Иван пошел провожать друзей, Туся одна осталась в беспорядке, с дверью, кое-как приложенной к проему.
Дремала на циновке под большим фото. В овальной раме прибрежных кустов и деревьев - рябистое, текучее серебро реки и трепетный блеск сочной зелени дальнего берега. Небо густо-синее от зноя. Из воды в зеленую прохладу навстречу фотографу выходит Туся-подросток. Приподнята мордочка, приоткрыта пасть, взгляд - изумление и восторг.
…Сослуживцы и соседи еще долго обсуждали: до чего ж, оказывается, может дойти собачий ум! История на глазах обрастала легендами: уже говорили, что собака сама позвонила в ДК и через администратора вызвала хозяев домой. Многие верили. Нюся и Люся позиционировали себя очевидцами и требовали немедленно заявить на Айту в телепередачу «Очевидное невероятное», и чтобы Генеральный секретарь Брежнев написал закон: всем собакам учиться пользоваться телефоном, знать наизусть рабочие номера хозяев, а также экстренных служб. А то мало ль чё?
…Как оказалось позже, Люда ошиблась. Этот подвиг Туси был самый яркий, но не самый главный. Главным стала ее ежедневная жизнь последних трех с лишним лет. У старой Айты не было никакого резона задерживаться на белом свете. За собачью праведность ее ждали райские сады небесного Иерусалима. Но Туся откладывала отдохнуть и продолжала трудную службу. Она, задыхаясь, таскала свое больное усталое тело, и тем отвлекала на себя внимание девочек. Скольких подростков в начале 90-х погубили рынок и либерализм, сколько снаркоманилось, убило себя, в лучшем случае - село. А Людмилиным дочерям было не до того. Родители, работая без выходных, едва содержали семью, а дети хороводились вокруг собаки: уход, 6-разовое кормление, инъекции, промывания, развлечения, а прогулки вообще только толпой, иначе не поддержать дряхлые 80 килограмм.
Люда и Иван часто замечали, как Туся подолгу пристально вглядывалась в каждую из сестер, и спокойно умерла, только по-своему убедившись, что опасный возраст ими преодолен, основы заложены, и девочки не поведутся на соблазны улицы.

Степанова С. - волонтер Фонда помощи бездомным животным.
21.03.2017 г.